Сердце дикарки [= О, сколько счастья, сколько муки…] - Анастасия Дробина

Илья скосил глаза. Тут же, словно только этого и дожидаясь, из переднего ряда поднялась Маргитка. Сбросив красную шаль, она положила ее на стул, на миг подняла голову, коротко взглянула на Илью – как обожгла, – отбросила за спину косы и пошла плясать. Цыгане затянули погромче:

Ах, кашка манная, ночь туманная,

Проводи меня домой, моя желанная!

Маргитка шла так легко, что казалось, не ступает по полу, а плывет над ним. Лишь изредка из-под красной оборки выглядывал узкий мысок туфельки. Ресницы ее были опущены, полумесяцы больших серег качались в такт шагам. Гитаристы брали на струнах короткие отрывистые звуки, лишь обозначая ритм, и Маргитка плыла по паркету в сиянии отражающихся свечей словно со стаканом воды на голове – ни единого лишнего движения, ни взмаха ресниц. В кабинете стало тихо, смолк разговор за столом, слышались лишь аккорды и шуршание платья. Мельком Илья заметил заинтересованный взгляд Насти, улыбку Зины Хрустальной. Это была знаменитая «венгерка», которой так славились московские цыганки и которую двадцать лет назад никто не мог сплясать лучше матери Маргитки.

Ах! – захлебнулась вдруг гитара коротким вздохом. Раз! – скользнула по полу узенькая подошва. Взмах! – разлетелись тонкие руки, обожгло из-под ресниц неласковой прозеленью, Маргитка замерла на миг, откинув голову. И – пошла, пошла, пошла сыпать тропачками,[23]и загомонили гитары, споря с этим перестуком, и только тут улыбнулась Маргитка. Снова отбросив за спину косы, она дрогнула плечами, забила чаще и чаще и пошла прямо к столу. И стояла перед господами с недоброй улыбкой на губах, частя плечами до тех пор, пока капитан Толчанинов с насмешливым поклоном не протянул ей ассигнацию.

Гитары умолкли на коротком аккорде. Маргитка коротко кивнула и, не поворачивая головы на восторженные вопли, вернулась на свое место.

– Ох, какая… – бормотнул кто-то из цыган.

Илья обернулся – посмотреть, кто сказал, – и увидел глаза собственного сына. Опустив скрипку, Гришка смотрел на Маргитку так, что Илье захотелось сказать ему «закрой рот». Но сделать этого он не успел, потому что хлопнула дверь, и на пороге вырос двухметровый красавец с косой саженью в плечах, с седой головой и шестью бутылками шампанского в руках. Серые глаза быстро обежали всех присутствующих, и Илья узнал графа Воронина.

– Ур-ра несравненной Насте! – гаркнул он, и пламя свечей задрожало, грозя погаснуть. – Чуть не загнал извозчика, так спешил! Настя! Прелесть! Поцелуй старинного друга!

Настя с улыбкой поднялась, протянула руки. Граф расцеловал ее, обернулся к хору:

– А где Смоляков? – И прежде чем Яков Васильев успел ему ответить, сам нашел глазами Илью. – А, вот он! Ну, помнишь, как меня чуть на тот свет не отправил?

Илья растерянно промолчал, но граф рассмеялся и протянул руку:

– Не пугайся, сын степей, кто старое помянет – тому глаз вон. Признаться, я сам был виноват тогда. Ну, други, – за встречу! Яков Васильич, уважь старинного приятеля – «Не вечернюю»! И пусть моя Зина запевает!

Разъезжались глубокой ночью. Господа устали так, что даже не поехали, как обычно, после закрытия ресторана в гости к цыганскому хору. Цыгане цепочкой спустились на улицу, где дожидались пролетки. Их провожал Осетров – прямой, строгий и ничуть не заспанный. Небо на востоке уже зеленело, во внутреннем дворе ресторана орали коты, пахло сыростью и почему-то рыбой. Илью шатало от усталости, и не было сил даже удивляться на Настьку, которая словно не пропела ночь напролет, о чем-то оживленно разговаривала с Митро. Не будет из этого добра, только и подумал снова Илья, забираясь в пролетку и усаживаясь рядом с Кузьмой. А тот то ли спал, то ли притворялся – лохматая голова его упала на грудь, синяк на скуле, с которого давно стерлась мука, был заметен даже в темноте. Илья вполголоса окликнул его, но он не отозвался. В передней пролетке слышались сонные смешки, кто-то зевал – там рассаживались молодые цыганки. «А я ему говорю: барин, не забыли, что просила?» – донесся до Ильи чей-то гортанный голос.

Пролетки качнулись с места, Илья пристроил голову на футляр с гитарой, задремал. Ехать было совсем близко, но ему успел присниться сон – танцующая Маргитка. Она кружилась и кружилась, дрожа плечами, и подходила все ближе, и уже в самое лицо ему глядели зеленые погибельные очи. Илья вздрогнул во сне, проснулся. Увидел, что пролетки уже стоят возле Большого дома и Митро рассчитывается с извозчиками. Встряхнув головой, он выпрыгнул на тротуар и сразу же наткнулся на взгляд Маргитки. Словно в продолжение сна, она стояла у калитки дома и смотрела на него. «Чего тебе, чайори?» – хотел было спросить Илья, но девочка отвернулась и быстро пошла по едва заметной дорожке к дому.

Настя с детьми сразу поднялись наверх. Илья задержался немного в сенях – поговорить с Митро и вошел в спальню, когда жена, сидя у зеркала, уже расчесывала на ночь волосы. Она обернулась на скрип двери, и свет керосиновой лампы упал на нее слева. В полутьме не видно было шрамов на щеке, морщинок у глаз. Волосы, тяжелые, черные, спадали до пола, в глазах Насти блестел оранжевый огонек лампы. Она еще не сняла платья, и в какой раз за сегодняшний день Илья удивился: как сохранилась, оказывается, ее фигура. В таборных юбках и кофтах ее и не было заметно, а в шелковом платье… И хороша, как прежде, и седины в косах почти не видно. А глаза светятся, как у девчонки.

– Что ты так смотришь, Илья? – удивленно спросила Настя. Провела рукой по волосам, по платью. – Не так что-то?

– Все так, – буркнул он, садясь на постель. – Спать будем сегодня, или не напелась еще?

Настя быстро взглянула на него, промолчала. Не спеша заколов волосы шпильками, начала возиться с крючками платья. Илья исподлобья наблюдал за ней.

– Ты сердишься что-то? – спросила Настя, стоя к нему спиной.

Он пожал плечами.

– В мыслях нет.

– Если хочешь – завтра же уедем.

Он не ответил, хотя безмерно хотелось сказать «хочу». Чуть погодя спросил:

– Как Дашка? Понравилось ей?

– Кажется, да. Хотя она сегодня одна не пела, только с хором. Сидела, присматривалась. Митро говорит, через месяц-другой солисткой будет.

– Через месяц-другой?! – возмутился Илья. – Да через неделю уже, душой клянусь! Ну, скажи мне, кто здесь лучше ее? Ты разве что… А больше ни одна.

– Маргитка лучше.

– Вот еще!

– Верно говорю. – Настя наконец разделась и в одной рубашке села рядом с мужем на кровать. – Не в песнях, конечно, – голосок у девочки так себе, – а в пляске. Веришь ли, я весь вечер на нее одну смотрела. Сколько видела плясуний, и городских, и таборных, но такого… Одна манера чего стоит! Идет-то по-старинному, шажок в шажок, хоть вазу на голову ставь, – а сама вся, как огонек у свечи, – и дрожит, и бьется. Таланная девка, далеко пойдет!

– Дальше мужа не ускачет, – усмехнулся Илья. – Отчего Митро ее не выдает, не знаешь? Царя, что ли, для нее ждет?